c=67
квартира кита | кит & брук | 2020 |
T O O X I C |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » T O O X I C » эпизоды » c=67
c=67
квартира кита | кит & брук | 2020 |
калейдоскоп из быстро сменяющихся друг за другом картинок принято называть жизнью. в своё время мои картинки менялись с нечеловеческой скоростью от безумно ярких, до грязно-серых, пропахших сыростью и плесенью. пылью. а затем в обратном порядке. от воспоминаний об этих днях до сих пор свербит нос, а во рту появляется ржавый привкус крови. в моменты приближающейся паники все, на что я способна - тихо умирать, забившись в самый дальний угол помещения. мне все время хочется спрятаться, скрыться, словно маленькому тщедушному человеку, неспособному из-за жизненных неудач справиться с собой и своими чувствами. тому самому человеку, который в одночасье покончит со всеми проблемами, решившись на самый сложный жизненный шаг.
истерика всегда накатывает слишком стремительно. по сути это не имеет никакого значения, потому что нельзя быть к ней готовой. в помещении становится душно. во рту пересыхает, а каждый новый вдох встречает меня невыносимой болью. легкие словно обжигает палящим жаром давно забытых эмоций. я крепко сжимаю свои острые колени, царапаю их, оставляя яркий отпечаток от коротко стриженых ногтей. ситуация выходит из под контроля, воспоминания, словно призраки, кружащиеся над своей жертвой, душат все сильней. я ударяюсь затылком о стену. снова и снова. снова и снова. мне хочется заглушить эту чертову внутреннюю боль и этих призраков, шепчущих надоедливые фразы, которые мне приходилось слышать каждый день. этот способ отнюдь не приводит в чувства. его попросту недостаточно. тогда я вспоминаю об еще одном. более радикальном. холодная сталь. я некоторое время кручу ее в руках, осматривая тонкие изгибы. раз. два. три, и острое лезвие глубоко въедается в тонкую кожу на бёдрах. один порез, ещё один. и ещё один. слишком глубокий и слишком близко. я шиплю, закусывая губы от боли, вытираю слёзы кровавыми пальцами и режу себя вновь. капли крови стекают на грязный пол, словно соус на рождественскую индейку. красиво. я представляю себя агнцем, принесенным в жертву чьим-то извращённым идеалам, и мне становится легче, но все мы понимаем, что ненадолго. я с громким криком откидываю лезвие в сторону. крупная дрожь охватывает все тело. оно будто освобождается от всего, что было до, но моя психика истерта и расшатана. я каждый день жду нового удара. наверное, фредди бы торжествовал, зная, что до сих пор в полной мере не могу чувствовать себя в безопасности.
должна сообщить, что район, в котором проживает кит, в дневное время вовсе не кажется таким уж ужасным. хотя нет, свет не делает его менее тусклым и невзрачным, а дома ровнее и презентабельнее. это все еще чертова окраина. серая, грязная, бедная. эта часть города словно отделена от другой узким обветшалым мостом, гвозди из которого торчат наружу, а доски проваливаются вниз, как только на них ступаешь. люди, поселившиеся здесь, никогда не смогут перебраться в другое место, не только потому, что не могут, но и потому что не хотят. они уже давно потеряли стремление жить новой, лучшей жизнью, и прозябают свою молодость в ветхих трущобах, которые больше похоже на тёмные пещеры, чем на дома.
я лежу на диване в его крохотной квартире, за которую он отдает какие-то баснословные деньги, накручиваю на палец соломенные пряди волос и болтаю ногами из стороны в сторону в такт музыке, доносившейся из только что приобретенных мною наушников. мысли о том, что кит может сломать и их не покидают мою голову. мне кажется, я его убью /в это время в голове всплывает сотня картинок с вариантами дальнейшей расправы, где четвертование является самым мягким из них/, и за это мне ничего не будет. помилуют. потому что это уже третьи. третьи наушники, которые отправляются в мусорное ведро из-за его неосторожности. сейчас я чувствую лёгкую усталость и моральное удовлетворение, потому что на полу больше не валяется куча смятых банок и крышек от пива, о которые пару раз мне уже приходилось раздирать ступни, а пепельницы пусты и чисты, как кровь юной девственницы, возложенной на священный алтарь. пыль с полок и гора грязной посуды из раковины тоже чудесным образом испарились. если бы фея чистоты ещё и старый промятый диван куда-нибудь дела, было бы совсем хорошо, но всегда есть «но». а вот нового дивана нет, так что довольствуемся тем, что можем себе позволить. идея приняться за уборку пришла мне в голову спонтанно. гора плесени буквально кричала мне «привет» из давно не мытых никем кружек. за кружками руки дошли до тарелок, пустых пачек от сигарет и липкого пола, который, видимо, купали в пиве и газировке. меня вот в шампанском не купают, а жаль. помимо внешнего лоска, я наконец-таки нашла в себе силы перестирать ту кучу грязного белья, что валялась в бачке уже пару месяцев и даже разложила все по полочкам в шкафу, дверцы которого скоро все-таки отвалятся. подозреваю, что меня долго будут материть, всякий раз сталкиваясь с невозможностью найти какую-нибудь одну из сотни одинаковых белых футболок, а я же буду сидеть рядом, наблюдать, болтать ногами и тихо хихикать.
когда ключ входит в дверной замок, слышится негромкое бряканье, но если учесть, что замки в квартире кита менялись ещё задолго до его рождения, а если уж говорить точнее, до рождения его отца, негромкое брякание превратилось в омерзительно громкий скрип заржавевших деталей. этот звук застал меня врасплох. я подскочила на месте, опрокинув банку со стразами на пол. апгрейд новых наушников был просто необходим. когда я купила предыдущие, он долго ходил по квартире, размахивал ими и возмущался тому факту, что они розовые. думаю, сломал он их тоже отчасти поэтому. сейчас я купила чёрные. но чёрные ведь не интересно, правда? я решила их украсить, и, по-моему, получилось очень даже неплохо. мне нравится. собирать бусинки на усыпанном полу было некогда. я схватила дневник, в котором всего десять минут назад чёркала что-то и выводила сердечки рядом с его именем и моим, закинула его в рюкзак, лежавший на полу возле кровати, и побежала в прихожую.
привет, - я опираюсь на дверной косяк и улыбаюсь. на мне его футболка. все та же, что он предложил мне в нашу первую встречу и трусы с изображением диснеевских принцесс, к которым он испытывает какой-то особый интерес (стоит сказать, что у каждого человека свои фетиши. я не осуждаю. наоборот). и все. больше ничего нет. впрочем, и этого зачастую бывает много. он выглядит чертовски уставшим, скидывает потрепанный портфель прямо на пол и подходит ко мне, кладя руки на тонкую талию. на его лице проскальзывает легкое подобие улыбки. я притягиваю его к себе, нежно целуя чуть небритые щёки. знаешь, я должна сказать тебе что-то важное. я делаю небольшая паузу, картинно убирая улыбку с лица. кит смотрит на меня непонимающим взглядом. мне кажется, он даже напрягся, словно ожидая. что я скажу что-то к чему он попросту не готов. пальцы впиваются в тонкую кожу, дыхание учащается.
нет, я не жду ребёнка, дурак, - смеюсь, повисая на его шее. выкини мусор и пойдём. я многозначительно смотрю на него, слегка прикусывая губы. у него плохо с намеками, поэтому я поднимаю футболку кверху, демонстрируя принцесс во всей красе (когда-нибудь мне придётся набить с ними татуировку), плоский живот и небольшую грудь и убегаю в комнату.
под вечер кофемашина перестает работать. сначала - оглушительный треск и облако пара, напоминающее вырывающиеся из ноздрей мифического дракона клубы дыма. начало конца. а потом вместо американо мне в кружку льется какая-то бесцветная жижа - и я опускаюсь на стул почти обессиленно. мы проиграли битву, проиграли войну - теперь остались еще и без кофе и, если честно, без шансов дожить до конца рабочего дня. ник запихивает в рот ублюдочный протеиновый батончик - целиком. невозмутимо, конечно же. две недели назад ник громогласно заявил, что начал бороться с кофеиновой зависимостью - и с тех пор каждый день отравлял нам жизнь, назойливо, как комар, зудя под ухом о вреде эпрессо для сердца, опорно-двигательного аппарата и потенции.
я третий день подряд приползаю домой в первом часу ночи - и мои шансы вывезти все это без дополнительных стимуляторов весьма незначительны.
кейт предлагает перейти на амфетамин - хочется надеяться, что она шутит. никто из нас не зарабатывает столько, чтобы оставалось на наркотики. ни у кого из нас нет перспектив начать вдруг зарабатывать больше. когда мне было двадцать, мне казалось, что реклама - это что-то, во-первых, интересное, во-вторых, потенциально приносящее неплохой доход. в-третьих, у меня отчего-то было в корне неверное, как я сейчас понимаю, ощущение, что я могу быть в этом хорош.
мне двадцать семь - и мне так и не выдалось ни единого шанса понять, в самом ли деле я хорош. или просто - не категорически отвратителен? терпим? может быть и хуже?
тебя здесь держат для поднятия самооценки всех остальных, мэпплторп.
даже если бы я захотел с этим поспорить, у меня не нашлось бы ни единого, пожалуй, убедительного аргумента.
все так. ты совершенно прав.
сгребаю стопку бумаг, хаотично испещренных обрывками фраз, никак не связанными друг с другом словами, закорючками, бездарно притворяющимися буквами латинского алфавита, и лицами большеглазых аниме-школьниц.
мой дозор окончен. серьезно. я заебался сидеть здесь и делать вид, что мы вот-вот разродимся гениальной идеей. без кофе к тому же.
после того, как я уйду, ник наверняка скажет им, что все дело - в том, что я позволил зависимости пустить в себе слишком глубокие корни. не отрицаю. мои зависимости дополняют друг друга, соединяясь в картину пусть не слишком привлекательную, но вполне реалистичную. я закуриваю на бегу - и меланхолично достаю вторую сигарету, глядя, как мой автобус плавно отходит от остановки. пожалуй, главная среди прочих - зависимость от общественного транспорта.
брук, в отличие от меня, всегда выглядит так, как будто отлично выспалась - и ничуть не устала. сказал бы, что все дело в том, что ей всего двадцать, но, по правде говоря, дело здесь вовсе не в этом. просто брук - та самая твоя одноклассница, которая всю жизнь казалась тебе слишком худой и плоской, а потом в одночасье вдруг стала охуительно красивой. и теперь выглядит хорошо даже в моей футболке, застиранной настолько, что принт уже ни за что не разобрать. она носит ее с завидным упорством, начисто игнорируя тот факт, что мы с ней, по большому счету, одного роста - и футболка не доходит даже до бедер. должно выглядеть романтично, выглядит - смешно. и вопреки собственной несуразности все еще - чертовски ей идет.
знаешь, я должна сказать тебе что-то важное.
если я и хотел отвесить какой-то неуклюжий комплимент, то после такого вступления он застревает где-то в горле. я почти слышу грохот, с которым он наконец обваливается в пищевод. не могу сказать, чего конкретно я боюсь, но было бы желание - повод всегда найдется. брук, если честно, разрушительна, как тайфун - и, в отличие от тайфуна, абсолютно непредсказуема. она могла подобрать где-нибудь возле дороги котенка с тремя лапами и гноящимися глазами, притащить его ко мне - и теперь готовится сообщить мне, что его воспитание отныне - моя священная обязанность. могла отыскать где-то чудовищно уродливые кольца из гнутой проволоки и бутылочного стекла - и теперь почти всерьез потребует, чтобы я на ней женился. я откажусь, конечно - и мы поругаемся. из-за проволоки и ярко-зеленых стекляшек с неровными краями.
но она смеется и задирает майку, недвусмысленно намекая на куда более приятное продолжение вечера, и я послушно плетусь на кухню за мусорным пакетом, по пути отмечая, что квартира и в самом деле выглядит так, как будто по ней промчался тайфун. только вместо того, чтобы все разметать, он отчего-то расставил все по изначально отведенным для этого местам. вымытые кружки, пустые пепельницы, раковина, больше не похожая на затонувший корабль, с торчащей, как труба, ручкой закопченной сковородки.
мне почти страшно в этом раю перфекциониста.
я не перфекционист, я распиздяй. и это - диаметрально противоположные понятия.
дай мне десять минут, говорю, откручивая воду на максимум. брук не уходит, стоит, разглядывая меня в упор через прозрачную дверцу душевой кабины - и даже сквозь запотевшее стекло я вижу, что выражение лица у нее одновременно лукавое и задумчивое. бесенок уже замыслил шалость, но еще не решил, в самом ли деле она так уж нужна.
отфыркиваюсь, заматываю полотенце вокруг бедер.
так что ты хотела сказать?
важного.
она всегда кажется чудовищно хрупкой, девочка-тростинка, когда я обнимаю ее.
кит всегда казался мне не расторопным и неуклюжим, потому что именно из его рук пицца всегда падает начинкой вниз (чаще всего мне на ногу, потому что я имею обыкновение закидывать на его колени свои длинные ноги, а есть за столом удел слабаков, как вы понимаете), а последний автобус уезжает прямо перед носом. спустя всего лишь месяц наших отношений «проклятие кита мэпплторпа», как я его называю, перекинулось и на меня. половым путем, не иначе. от интима отказываться я конечно не собиралась, да и кит бы не дал. чего греха таить. он наконец-то дорвался до женского тела и требует много ласочки и смазочки. а ещё вкусный ужин и банку пива перед просмотром одного из новых марвеловских фильмов. эти ребята не вылезают из под станка, потому что стабильно раз в полгода, мой мужчина с хитрейшей улыбкой на лице и безумным азартом в глазах подкатывает ко мне со словами «у меня для тебя кое-что есть», и если раньше я свято верила, что это будут цветы, красивая заколка для моих светлых, вечно спутанных волос, или на крайний случай изящно (нет) спущенные штаны, то больше так я не разочаровываюсь. марвел, значит, марвел. чем бы дитя не тешилось как говорится. до этого долгое время он был фанатом убийства лоры палмер и постоянно носил футболки с чертовой совой (и сейчас носит, ну), теперь вот супер-герои. а что потом? снова сова.
так вот, возвращаясь к проклятью кита мэпплтропа. я стала все забывать, все время опаздывать (читай между строк: просыпать. я умудрялась засыпать в автобусе, на парах, по дороге домой и даже в ванной) и ронять. месяц назад я потеряла свои очки, оставила на скамейке в парке, а позже, опомнившись, на прежнем месте их не нашла. две недели назад утопила телефон в ванной, весело щебеча по телефону и споря кто из нас двоих соскучился по другому больше. пятнадцать минут назад я уронила статуэтку, которую кит получил за какую-то школьную вакханалию. и это было очень не очень, потому что раз в неделю он старательно протирал ее полами своей футболки, (не то чтобы она была слишком чистой, но) почти до блеска, любовался ею, а затем ставил на место. разве что не целовал. хотя знаете, нет, целовать он предпочитает меня. осыпает непрекращающимися поцелуями мои щеки, а я смеюсь, как подобает маленькой влюбленной девчонке, состоящей в первых серьёзных отношениях. я долгое время кружила по его квартире, размахивая тряпками, губками и допотопным пылесосом, заставить работать который можно только с пинка. и если вы думаете, что это ироничная шутка, вовсе нет. пинок - это движимая сила. иногда я думаю, что и для моего мужчины в том числе. если речь идет не о сексе, конечно. потому что тут он всегда готов и смотрит на меня как кот на сметану.
закончив с уборкой, я залезла с ногами на диван, достала из рюкзака, валявшегося рядом, наушники и блокнот и стала рисовать. незамысловатые линии, плавные штрихи, ничего особенного. просто один из способов занять руки, не более, но родители всегда говорили мне, что у меня талант. я же глупо хихикала, замечая, что они так говорят, потому что я их дочь, и они меня любят. и кита, думаю, тоже. заочно. потому что в моем блокноте много рисунков, посвященных ему. особенно хорош тот, где он спит с открытым ртом, сладко пуская слюни на мягкую подушку. все чаще я думаю, что этот рисунок стоило бы поставить в рамочку вот в том шкафу, но опасаюсь, что он обидится. некоторое время я грызу карандаш, накручиваю его на соломенные волосы, думая, куда себя деть. новые наушники распакованы, рисунки нарисованы, статуэтка … не вытерта. идея протереть ее пришла мне голову так же стремительно, как та разлетелась вдребезги. я стала мысленно представлять, с каким упоением кит будет меня душить, по привычке облизывая губы и прижимая голыми лопатками к холодной стенке. план по спасению собственной попы от больших проблем, родился сам собой, честное слово. я быстренько собрала все осколки, протерла пол и легла обратно, как будто ничего и не произошло. стразики на наушниках игриво переливались на солнышке, которое пробиралось в маленькую квартирку через тонкие шторы. я сосредоточенно украшала ими чёрную поверхность, пока не услышала звуки открывающейся двери. он стоял на пороге квартиры. безумно красивый. он всегда такой, но сегодня особенно. растрёпанный, сильно уставший, наверняка голодный. я провожу ладонью по его щеке, губам. он спешно целует длинные пальцы. я улыбаюсь, тянусь к нему за сладком, наполненным нежностью поцелуем. вставать на цыпочки не обязательно (мы почти одного роста), но я делаю это скорее по инерции, чтобы казаться ещё ближе. он проходит на кухню, осматривается, слегка пугается. так чисто в его квартире ещё не было никогда. я самодовольно смотрю на него, в то время, как он тяжело вздыхая и шаркая, идёт выкидывать мусор.
десять минут слишком много, - я вновь напоминаю ему о своих планах, смотря на него в упор, через прозрачную дверцу душевой кабинки. у тебя есть всего пять, - на ходу скидывая футболку, подхожу ближе, приоткрываю дверь, - или вообще ни сколько. я слишком соскучилась, для того, чтобы столько, нарочно делаю ударение на этом слове, ждать, и несмотря на его фыркание, стягиваю только что повязанное вокруг талии полотенце, и утягиваю его за собой, в глубь комнаты, осыпая поцелуями мягкие, податливые губы. чёртовы стразики, рассыпанные по полу, липнут к ногам, но до этого ни мне, ни ему нет дела. мы слишком увлечены друг другом, чтобы обращать внимания на подобные мелочи. даже если сверху кто-то решит осыпать нас разноцветными блестками из моей самой дорогой палетки, мы все равно продолжим целоваться, проводя влажными руками по разгоряченной коже, усыпанной капельками воды, россыпью стекающей с мокрых волос.
брук забавная, конечно. со всеми этими ее ужимками, смешками, блестками, привычкой забираться с ногами на диван, класть голову мне на колени и ненавистью к супергеройским комиксам. чертовски сексуальная – и забавная. сочетание, казалось бы, достаточно неоднозначное, но у нее каким-то неведомым образом получается совмещать амплуа девчонки-подростка, которая лепит в уголках глаз стразы, красит пряди волос в синий цвет, носит трусы с диснеевскими принцессами (а я каждый раз пытаюсь не рассмеяться, когда их вижу, потому что ей они, кажется, до ужаса нравятся), и роковой соблазнительницы, которая умеет одним движением тонких бровей вскружить голову любому мужчине. набоковская лолита, конечно, сделала это первой – но кто сказал, что у нее получалось лучше?
я, как и полагается гумберту, ведусь каждый раз. послушно, как теленок, которого ведут на скотобойню, с грустными темными глазами и крохотным, неспособным вместить в себя концепцию смерти, мозгом. я не то чтобы возвражаю, конечно – вовсе не так. я люблю секс, мне нравится секс, в моей жизни было гораздо меньше хорошего, хотя бы – запоминающегося секса, чем мне хотелось бы. не в последнюю очередь поэтому мне, если честно, казалось всегда, что любовник из меня – вполне никчемный. и, поверьте, нет ничего более губительного для самооценки, чем мысль о том, что с тобой трахаются из жалости – ты просто решаешь, что милосерднее не обрекать никого на такие мучения и ударяешься в целибат.
надолго тебя не хватает, ты снова знакомишься с кем-то в тиндере после пары дней безуспешных поисков, договариваетесь встретиться еще через день – неловкие разговоры о погоде быстро становятся поперек горла вам обоим, и вот она уже недвусмысленно намекает, что здесь вовсе не для того, чтобы искать будущего мужа, а тебя такой вариант событий устраивает – как нельзя лучше. конечно, она недовольно хмурится, когда видит твой диван и опрокинутую пепельницу возле него, усыпавшую все вокруг окурками, но прощает тебя, так и быть. и вы делаете все то, для чего вы сюда, собственно, пришли, и выходит все так же пресно и бездарно, и проблема, наверное, все же в тебе.
и ты снова разочарован в самом себе.
с брук выходит на удивление неплохо. по началу – неловко, и я правда думаю, что она скорее терпит, чем получает хоть какое-то удовольствие, и все это кажется каким-то мучительным и натужным. а потом оказывается – здорово. и даже паскудный внутренний голос, нашептывающий обычно, что наверняка есть кто-то лучше, обиженно затихает. брук жмется ко мне после, как расшалившийся котенок, всем своим узким гибким телом. убираю влажные волосы с лица.
не кури.
ловит мою руку, тянущуюся за пачкой.
с брук выходит на удивление неплохо – и я даже думаю, что не будь я перманентно разъебан работой и бытовой рутиной, мы могли бы делать это чаще.
отвлечься от рутины, впрочем, полезно, и вот мы уже целуемся, как студенты на втором свидании, и полотенце уже путается у нас под ногами, и я вскользь думаю о том, что в моей квартире не самый чистый, наверное, пол.
очень сильно вскользь.
можно было бы никуда не уходить и остаться здесь, в ванной, и привнести в наш секс легкую нотку клаустрофобии, но она настойчиво тянет меня в комнату. а я не то чтобы сопротивляюсь, конечно.
наступаю на что-то босой ступней – брук, кажется, снова разбросала повсюду дребедень из очередного набора бижутерии для самых маленьких, но и это тоже – вскольз, на периферии. в центре – брук с ее мягкими, пахнущими синтетической, жвачной клубникой губами, почти прозрачными выбеленными волосами и длинной, тонкой шеей. я целую ее как можно легче, чтобы не оставлять следов, и все равно оставляю, и фыркаю сам на себя, как рассерженный помойный кот, а она смеется и говорит, что у меня, однако, темперамент. кто бы мог подумать.
злосчастный диван недовольно вскрипывает под удвоенной тяжестью наших тел. мои пальцы, ее плечи, грудь, живот, бедра. отрывается от меня, смотрит сверху вниз – все с тем же задумчивым лукавством.
как будто ничего и не происходит.
что?
снизу открывается отличный вид и я, честно, не жалуюсь, но сосредоточенность, с которой она меня разглядывает, почти настораживает. приподнимаюсь на локтях, пытаюсь притянуть ее к себе. она мотает головой – не-а.
ну же, брук?
она плотно сидит на моих бедрах, не оставляя мне большого пространства для маневра, поэтому я могу только просительно заглядывать ей в глаза и надеяться, что свой гениальный план, в чем бы он ни заключался, она озвучит. желательно – не слишком с этим затягивая.
это нечестно. с твоей стороны. тебе должно быть стыдно.
я всегда считала кита очаровательным. или по крайней мере, обаятельным. ну или ничего таким. главное, с ним весело. веселье - залог хороших отношений, ну и отсутствие особых проблем, само собой. а ещё он милый. хочется гладить его по волосам, целовать слегка небритые щёки и обнимать. в своей непосредственности он способен на большие безрассудства, чем я, но несмотря на это, он уверенно продолжает играть роль моего папочки и бурчать. чаще всего это выглядит очень забавно. кит хмурит лоб, морщит нос, ходит по комнате, размахивая руками из стороны в сторону, словно веслами. я едва сдерживаюсь, чтобы не засмеяться и падаю на диван, притягивая его к себе для сладких, тягучих поцелуев. какое-то время парень сопротивляется, потому что еще не закончил свой монолог, в котором он является жертвой моей беспечности, но сопротивление в две секунды не является ни сопротивлением, ни изнасилованием, так что я смело продолжаю то, что было начато.
как я уже говорила, квартира кита очень неплоха, если регулярно наводить в ней порядок и слегка приукрашать, она наконец-то окажется пригодной для жизни и не похожей на ту, в которую совсем недавно упал ядерный снаряд. когда мы познакомились, я мало обращала внимания на ее скромное, серое убранство, прожженный диван, сломанные дверцы шкафчиков, разбитую посуду и отсутствие необходимых любому человеку вещей. я приходила, уходила, снова приходила. затем у меня появились ключи. первое время я, конечно же, включала подростковый бунт, устраивая посиделки возле его двери, слушая музыку и распевая песни на весь подъезд. судя по всему, соседям не нравилось. кит слезно просил меня этого не делать. объяснял, как маленькому ребёнку, что коврик грязный, пол холодный, и он вообще-то обо мне заботится, но давайте будем реалистами, дело то не в этом! в общем, пришлось слушать и повиноваться. кажется, подобный концепт отношений моему мужчине очень даже заходит. так вот, с появлением у меня ключей, жизнь кита очень изменилась. он стал приходить домой раньше, доставать успокоительное из аптечки чаще (тут стоит сказать, что именно благодаря мне она здесь и появилась, но не суть). каждый новый день его ожидал сюрприз и, как мы оба уже поняли, не всегда приятный. я приготовила киту ужин. окунать в романтику сразу и резко нельзя, потому что даже несмотря на то, что мой мужчина бывает непредсказуем, тут его реакцию прочитать несложно. убежит сверкая пятками, а все из-за того, что вместо пива на столе внезапно оказалось вино. хорошее. красное. терпкое, оставляющее после себя приятное послевкусие. в общем, пришлось оставить знакомый ему набор. ванна, свечи, вкусная пицца и холодное пиво. откусив первый кусок он сначала позеленел, потом посинел, закашлялся, покраснел, покрылся лиловыми пятнами, снова закашлялся, и так по кругу, до тех пор лекарства, что я силой влила ему в рот, наконец-то не сработали. чертова аллергия. с тех пор в наших отношениях с романтикой покончено навсегда, кажется. ну и с совместным поеданием морепродуктов, которые я очень люблю, тоже. впрочем, ладно, это не самое главное потрясение.
проснувшись рано утром и проводив его на работу, я начала творить. его квартира (ну можно сказать, что наша, потому что я здесь практически живу), стала казаться мне слишком серой и скучной, а потолки низкими и уродливыми. я купила четыре баллончика краски, включила любимую песню и начала творить. задумчиво смотрела на стену, накручивая белую прядь волос на испачканные во все цвета радуги пальцы, прикусывала и облизывала губы, танцевала жаркие танцы, громко пела, призывая собственное вдохновение. и вроде бы неплохо вышло. сущий абстракционизм, но мне даже понравилось. ярко, по крайней мере. кит, правда, мою радость не разделял. его чуть было не хватил удар. он бесконечно долго ходил по квартире, рассматривая все, что стало с его жильем, нервно курил, хмурился, а потом, вроде свыкся. надо сказать, что свыкся он ещё и потому, что из одежды на мне ничего не было, но это уже другой разговор.
ступаем босыми ногами по холодному полу. медленно, словно кружась в танце. его руки оказывается абсолютно везде. неторопливо скользят по телу, оставляя после себя яркие отпечатки. он виновато смотрит на меня, а я в очередной раз шучу о том, насколько он у меня страстный. диван недовольно вскрипывает под тяжестью наших тел, но ни он, ни я не обращаем на это внимание. я сижу на его бёдрах, пристально вглядываясь в его лицо. тёмные, глубоко посаженные глаза, в такие моменты казались еще более необычными, чем раньше. он приподнимается на локтях. капельки воды, стекающие по его волосам, падают на мои острые коленки. я смеюсь, надавливая на его плечи и заставляя снова опуститься на подушку. он возмущается, а я лишь шире улыбаюсь, осыпая его плечи маленькими торопливыми поцелуями. они кажутся почти невесомыми. маленькая игра, условия которой он снова нарушает.
мне? стыдно? хихикаю, проводя кончиками пальцев от груди к впалому животу и обратно. нет смысла затягивать и дальше. я склоняюсь над его ухом, слегка прикусывая нежную кожу. целую в сладкие, податливые губы. я хотела сказать, что ты очень красивый. это не похоже на ложь или лукавство, вопреки тому, что кит все время относится к подобным словам настороженно. а ещё то, что сегодня я хочу привнести в наши отношения кое-что новенькое. кажется, лучше бы не привносила.
я не умею делать комплименты. никогда не умел – все девушки, которые у мены были, и все, к которым я безуспешно проявлял хоть какой-то интерес, с трогательным единодушием сходились на том, что в искусстве маленьких радостей я грациозен, как выброшенный на сушу кит. я не то чтобы не замечаю дюйма отрезанных волос или новой черничного цвета губной помады, я просто не умею комментировать это так, чтобы выглядеть не по-идиотски. брук умеет. брук непосредственна, как маленький ребенок – и совершенно восхительна в этом своем качестве. сказать незнакомой девушке, с которой она столкнулась в торговом центре, что у нее очень красивые волосы – и потом рассказывать мне половину вечера, совершенно восторженно, какими красивыми они были? запросто. и никто не будет смотреть на нее, как на дурочку, вертеть пальцем у виска – все, что говорит и делает брук, выходит абсолютно естественно, как дыхание.
ты очень красивый, я недоверчиво встряхиваю отросшими волосами. иллюзий на счет собственной привлекательности у меня никогда не было – и я перерос, пожалуй, тот возраст, когда меня это беспокоило так уж сильно. не то чтобы атлетично сложенные юноши с рекламных постеров calvin klein не вызывали у меня совсем уж никакой зависти, но она носит уже несколько отстраненный характер. да, эти ребята в самом деле похожи на аполлонов, а я – скорее на какого-нибудь фавна, уныло полирующего в лесу свою свирель, но если для того, чтобы стать, как они, мне нужно будет прописаться в спортзале и обмазываться литрами масла, позволяющего свету играть на моих рельефных мышцах, я, пожалуй, пас.
я обычный. брук хмурит брови. повторяет – красивый.
соглашаюсь. кто я такой, чтобы спорить? может, у нее просто странные вкусы в том, что касается мужчин. я, мой отец.
мотаю головой, отгоняя ненужные сравнения. неуместные – во всех смыслах. мы лежим в моей (почти нашей уже, если вспомнить о том, как часто бывает здесь брук) постели и все успешно идет к тому, что этот вечер закончится неплохим сексом – портить его присутствием посторонних не стоит. наверное. совершенно точно. молочник, почтальон, несуществующая тетушка из флориды, мой отец – все эти люди соврешенно точно должны пойти к черту прямо сейчас, исчезнуть из моей головы и из этой квартиры до конца этого вечера, а лучше, если честно, навсегда.
но сегодня, видимо, звезды выстроились каким-то ебанутым способом, меркурий ретроградный, какая-нибудь еще астрология, эзотерика, прочая хуйня, потому что от следующей реплики брук я подскакиваю, едва не скидывая ее с себя.
почему? зачем? я…
что-то не так?
выходит как-то по-щенячьи жалобно.
вопросы, связанные с сексом, так или иначе остаются довольно щекотливыми. брук смеется, говорит, что я слишком много думаю, расслабься и получай удовольствие, кит, но я в самом деле думаю – и боюсь налажать. всегда. отношения с брук не заставили меня поставить под сомнение собственную сексуальную ориентацию или ощутить себя грязным извращенцем, но чувство катастрофической неопытности не добавляет уверенности в себе. я пытаюсь смотреть порно, как обучающие видео, но от них мутит – и я выключаю на втором.
у меня нет ощущения, что я когда-нибудь смогу вот так.
и желания проверять себя на прочность, если честно, тоже.
утрированная грубость, запрокинутые назад волосы, рваный ритм чужих движений, неправдоподобно громкие стоны, непременные туфли на гротескно огромных каблуках поверх сетчатых чулок – я захлопываю крышку ноутбука с неожиданной злостью и отправляюсь на перекур.
идея видеоуроков оказывается провальной, а секс на грани с изнасилованием – не мое.
злость - не та форма освобождения, которую ожидаешь получить от просмотра порно, что уж там.
и я пытаюсь быть честным.
и мне казалось, что это устраивает нас обоих как нельзя лучше. брук смеется, когда я переспрашиваю, на сто ли процентов она уверена, что ей не неприятно прямо сейчас, я держу пальцы скрещенными в надежде, что не объебываюсь, все это напоминает какой-то танец на краю параноидальной пропасти, но в целом – все хорошо.
и мне правда нравится видеть ее лицо в эти моменты, с приоткрытым ртом и подрагивающими светлыми ресницами, нравится смотреть, как она улыбается с этой своей извечной мягкой полунасмешкой.
и мне казалось, что это-то и было правильно.
а теперь она смотрит на меня и говорит, что ей хочется чего-то нового. другого. лучшего. чего-то, чего в наших с ней отношениях ей не хватало.
и ощущение собственного убожества отдает во рту хининной горечью.
моего отца, вероятно, никогда не приходилось учить, что ему делать. мой отец всю жизнь трахал девчонок, годящихся ему в дочери, возможно, таких же, как брук – не она первая, не она последняя. трахал на своих правилах, потому что двадцатилетние девчонки не ставят условий, оказываясь в постели взрослых мужчин.
и это, видимо, нравится брук гораздо больше, чем все мои попытки быть хорошим, внимательным, хуевым, неумелым, бездарным.
хорошо, говорю. да, конечно. если ты хочешь.
мне будет не так уж сложно, наверное, притвориться собственным отцом.
если ты хочешь.
его настроение меняется слишком быстро. тихая гавань, привычный шум волн, превращается в неконтролируемый и безумно страшный вихрь. всего лишь одна вскользь брошенная фраза оставляет после себя кучу проблем. нерешенных им самим когда-то очень давно, и проецирующих своё внимание на наших отношениях. я с нежностью глажу его по отросшим волосам. забавные, почти детские кудряшки сменяются сухими, ломкими, спутанными кончиками. я старательно прочесываю их своими тонкими пальцами и вглядываюсь в его красивое лицо (и я ни капельки не вру. я действительно считаю его красивым). маленькая влюбленная дурочка.
он по-прежнему так же прекрасен, как и в те дни, что мы познакомились. и будет прекрасен ещё много - много лет вперёд. длинные растянутые футболки, большие, глубокие и черные, как бездна глаза, вздернутый кверху носик. я с нежностью целую его по утрам, всякий раз, когда удается остаться на ночь. кит забавно морщится, что заставляет меня широко улыбнуться, но не просыпается, позволяя мне наблюдать за собой еще какое-то время. я изумленно вожу пальцем по тонким пульсирующим жилкам на его запястьях, темным, совсем не жестким волосам, очерчиваю контур отточенных скул. почти незаметно, невесомо. идеально ровная линия губ, такие мягкие, податливые. постоянно хочется касаться их своими губами. и я касаюсь при первой же возможности. заставляя его вдыхать искусственный запах сладкой клубники, украшенный нотками спелого винограда. и не то чтобы ему не нравилось, знаете. он сминает меня в своих объятиях, еще больше погружая в негу головокружительных, лихорадочных поцелуев. легкие, подрагивающие длинные ресницы, резкий подбородок, слегка небритые щёки щекочут ладонь, острые ключицы, грудь, медленно вздымающаяся кверху при каждом неторопливом, размеренном вздохе. я, словно подмастерье, лучший ученик своего учителя, пристально наблюдаю, очерчиваю круги, стараясь запомнить каждый изгиб совершенного тела, чтобы передать всю его самобытность в своей первой знаменитой скульптуре.
мне нравится в нем абсолютно все: будь то не самые большие в мире бицепсы или отсутствие плоского, твердого, словно доска, живота, громкий заливистый смех при просмотре глупых комедий, глупые комедии и супергеройские фильмы, в конце-то концов. да, иногда я теряю рассудок, пересматривая фильм про парня с молотом, человека в груде железа, а иногда и их симбиоз, в десятый раз. я размахиваю руками, дую губы, в то время, как он крепко прижимает меня к себе, сдувая прядки волос, спустившиеся на лицо. он непосредственен, лёгок, стихиен, поэтому все конфликты с ним на самом деле сущие мелочи.
существует всего три вещи, к которым я не никак не могу привыкнуть. всего три? спросите вы с удивлением, но да. их три. во всем остальном мой мужчина исключительно хорош. во-первых, это остатки еды на столе после завтрака, обеда, ужина, ужина что был пару недель назад. пытаться научить его убирать за собой сразу бесполезно. я пыталась, правда. сначала недовольно морщилась, шипела, позже начинала ругаться, но безрезультатно, потому что он всегда находил способ меня успокоить. тёплыми объятиями, поцелуями, красивыми (по его мнению, по-моему, абсолютно нелепыми) словами. но он хотя бы пытается. комплименты даются ему также тяжело, как мне высшая математика, но если я на неё откровенно забиваю, то кит - нет. кит не сдаётся. то он говорит, что у меня такие же длинные ноги, как у жирафа (слава богу не шея!), то заявляет, что глаза такие же большие и красивые, как у совы. то ли он имел в виду, что они светят как два прожектора, то ли то, что они наполнены интеллектом (нет), я так и не поняла, и в общем-то не расстроилась. а вот если в нашей (я так часто здесь бываю, что да) квартире появятся мыши, я расстроюсь. я очень расстроюсь, и обязательно кого-нибудь убью. НЕ мышь!
во-вторых, - оставленные на краю стола банки из под пива. и тут я точно могу сказать, что жизнь его ничему не учит, а вот меня да. когда содержимое банки летает по комнате, потому что ты зацепил ее рукой - это не очень, когда содержимое банки оказывается на тебе, потому что ты зацепил ее ногой - это не очень вдвойне. а я всегда все цепляю, роняю, сбиваю. ходячая катастрофа. не удивлюсь, если он записал меня в телефоне именно так. но да, банки на краю стола это плохо. ты слышишь, кит?
третья вещь - это его отношение к самому себе. я нет, я никогда к этому не привыкну, не должна, да и он тоже. он действительно замечательный, и сколько бы раз я не произносила этого, он этого не понимает. не ощущает, потому что с годами в его светлую голову все время вбивали, что это не так. ниначто не способный, ленивый, некрасивый, плохой собеседник, ужасный любовник, жалкий неудачник - ярлыки, которые я с огромным трудом снимаю изо дня в день. что-то уходит быстро, что-то держится из последних сил, что-то останется с ним навечно, но это не изменит моего отношения к нему, потому что я его люблю? не знаю. я никогда не говорила ему об этом, а вот той, кто с каждым днём забивала мусором его чудесную голову, сказала бы, КАК Я, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ЕЕ ОБОЖАЮ, да и в волосы вцепилась, давайте будем откровенны.
все так, милый. шепчу едва слышно, прижимаясь к его лбу своим. с тобой все всегда так, - и я не лукавлю. ведь несмотря свою неуверенность и страх, он действительно справляется со всем на отлично. его пальцы, робко скользящие по телу, будто по струнам лютни. осторожно, неторопливо. он заставляют меня плавиться в его объятиях от нахлынувших эмоций, заставляют меня играть, ведь в его руках я - музыкальный инструмент, который воспевает песни о ярких, незабываемых чувствах, эмоциях, о чистой, первой любви.
жаль, что в этот раз сладкоголосого пения слышно не будет.
я, наверное, в самом деле хуевый. а брук, конечно, замечательная, но маленькая – и, как и полагается человеку, едва вышедшему из подросткового возраста, еще слишком уж сильно склонная искать в людях хорошее. брук хочется, чтобы у нее были отношения, как с фотографий в инстаграме блоггера-миллионника, чтобы все было красивым, идеальным, чтобы не стыдно было показать друзьям, знакомым, совершенно посторонним людям и даже собственной маме. и это история не о походах в кино, цветах, кофе в постель и прочих штампах из голливудских мелодрам, нет. брук просто хочется, чтобы у нее был идеальный бойфренд – умный, красивый, мальчик, у которого все получается, мальчик, который всего добьется. и она без устали мне повторяет, что я именно такой, в надежде, что если не я, то хоть она сама в это поверит.
а я не мальчик, тем более – не умный, не красивый, не успешный. что уж там. тридцатилетие еще не стоит на пороге, но уже маячит где-то вдалеке, для брук эта цифра кажется смешной и далекой, а я с каким-то невыдуманным ужасом думаю о том, что через пару лет нужно будет подводить какие-то итоги. отчет о проделанной работе, отправленный в небесную канцелярию, чтобы они могли решить, стоит ли меня оставлять болтаться здесь еще на пару десятилетий – или милосерднее, экономически выгоднее сразу швырнуть под не успевшую вовремя затормозить октавию. я не верю в бога, конечно, но картинка вырисовывается яркая и по-кафкиански психоделичная. неутешительная картинка.
и, в сущности, брук хочется ведь ровно того же, что и всем остальным – чтобы я был кем-нибудь другим. сильно улучшенной версией самого себя, без вредных привычек и с недюжинным потенциалом, зарабатывающим пусть не миллионы, но хотя бы сотни тысяч, и трахающимся, как порно-звезда.
подожди. она отталкивает мою руку, сначала в шутку, затем все настойчивее. подожди, кит. не надо.
слащавая романтика вечера разбивается вдребезги. я проскакиваю точку невозврата, зажмурившись, твердо зная, что так, как прежде, уже никогда не будет. вообще ничего уже не будет. все слова доносятся, как сквозь пелену, я даже не уверен, что это не кто-то переругивается на улице у меня под окнами, вяло и скорее по инерции, что это взаправду и происходит именно с нами, а не с какой-то другой незадачливой парочкой из нового нетфликсовского сериала, которую сценаристы решили убить ради зрительского рейтинга.
кит.
кит. кит. кит. мое имя отражается от каждой стены, ярко-алые буквы раздуваются в мозгу до гротескных размеров, лопаются, налившись кровью. забрызгивают все вокруг каплями. жарко. невыносимо жарко, комната плывет и все вокруг плывет в этом бордовом мареве моей ярости. я не знаю, есть ли у меня морская болезнь, но меня кидает из стороны в сторону, я словно пьяный, возможно, это в самом деле должно ощущаться как-то так.
возможно, я просто схожу с ума.
я никогда не думал, что может быть так.
я никогда не думал, что во мне вообще это есть.
мерзкое чудовище, способное только на разрушение.
ты слишком много думаешь, повторяет брук. снова, снова, смеется. смеется надо мной. расслабься. эхом в голове. смеется. в унисон с ней – ребекка, какие-то другие, ни лиц, ни имен, все стерлось из памяти за ненадобностью. слишком много думаешь, но вот парадокс – ты такой глупый, кит, что все твои мысли такие же никчемные, как и ты сам. у тебя еще голова не болит от тебя самого? ты идиот, кит. мне жаль это признавать, но мой сын – идиот.
я вообще ни о чем не думаю сейчас, брук, ты этого хотела?
хотела ли ты когда-нибудь – меня?
думалось, что пелена на глазах – чертово клише, но вот прямо сейчас я физически ощущаю себя так, как будто у меня с головы сдернули наволочку от подушки. и я снова вижу все вокруг, и я вижу все вокруг ослепительно ярко.
она отшатывается от меня, как от прокаженного.
брук. я. я не.
я не знаю, что я сделал, брук.
я не знаю, зачем.
я не хотел.
все слова, которые я мог бы – должен? – сказать, пустые, как головы целлулоидных кукол, проминающиеся внутрь при нажатии, уродливое развлечение уродливых детей, я не был уродливым ребенком, я родился посредственным взрослым, прожил так всю жизнь, а сегодня вдруг стал подонком.
ублюдком.
насильником.
все слова, которые я мог бы сказать, не значат ровным счетом ничего.
она срывается с места с каким-то глухим, полузадушенным звуком, дверь ванной захлопывается.
кажется, она плачет.
я сижу на постели, вцепившись руками в волосы, и раскачиваюсь взад-вперед, как херов неваляшка.
и, кажется, я плачу.
борьба с собственными комплексами - борьба с самим собой. долгая, изнуряющая, но я отчего-то верю, что у нас все получится. у меня же получилось! на то, чтобы понять и принять себя мне понадобились годы. долгие годы, наполненные непониманием, ненавистью, злостью. да, сначала было тяжело, потому что никого не было рядом. никто не мог протянуть ко мне руку, в попытках приободрить, никто не хотел меня обнять, просто поговорить. но ведь кит не один. у него есть я. а вместе мы обязательно со всем справимся. по крайней мере, я верю в это, словно наивная девчонка верит в любовь один раз и на всю жизнь. в ту самую, где океаны счастья накрывают тебя с головой, и мир не кажется таким уж серым и безразличным. должна сказать, что я на самом деле счастлива. и это счастье, словно солнечные лучики, можно наблюдать в моих изумрудных глазах и светлым волосах. я смеюсь, заправляя непослушные прядки волос ему за ухо. он какое-то время подозрительно смотрит на меня, но я снова целую его, а он улыбается. кит всегда улыбается. а его глаза сияют, словно мириады небесных светил. я никогда не устану говорить, какие красивые у него глаза. тёмные, глубокие, словно омут, в котором хочется утонуть. и я тону, всякий раз бросаясь в этот омут без оглядки. он осыпает быстрыми поцелуями мои щеки, шею, тонкие покатые плечи, острые ключицы, вздернутый нос, и я звонко смеюсь, встречаясь с его губами в сладком, тягучем поцелуе.
сколько проходит времени? пять минут, десять, час? я совершенно не замечаю, когда ситуация выходит из под контроля. мне всегда казалось, что контроль - самая ненужная вещь в отношениях, особенно, когда есть доверие. а я доверяла. безгранично. слепо. и, видимо, зря.
я и правда не замечаю, когда он переходит ту тонкую грань, черту, за которую нельзя более вернуться. черту, которая перечеркнет все, что было между нами. черту, которую нельзя разорвать, стереть, удалить из памяти. черту, которая изо дня в день будет причинять боль. нежные касания сменяются более грубыми и резкими, и вот он с силой сжимает мои бедра, оставляя дорожки ярких болезненных следов, которые чуть позже превратятся в иссиня-чёрные пятна. ногтями царапает нежную кожу, ссадины, что еще долгое время будут кровоточить. впивается в тонкую шею, кусает ее.
все происходит слишком стремительно. словно в не слишком хорошем фильме. скомканность, обрывистость. боль. я до бесконечности шепчу его имя, чуть позже - кричу. прошу остановиться, не делать этого со мной. с нами. но он не слышит. не хочет слышать. и от этого становится еще больнее, еще страшнее. ужаснее. я плачу. соленые дорожки стекают по лицу, опускаясь на мягкую подушку. совсем скоро она будет слишком мокрой, для того, чтобы на ней потом спать. но ведь и я, и он после всего произошедшего напрочь забудем о сне, прокручивая в голове болезненные картинки собственных воспоминаний. они будут стоять перед глазами постоянно, потихоньку сводя с ума. я более чем уверена, что кит будет ненавидеть себя так сильно, как ненавидел еще никого никогда ранее. испепеляющее чувство, но он его вроде как заслужил. не знаю. я вряд ли смогу винить его в чем-то. я скорее буду винить себя. я виновата, возможно, даже в гораздо большей степени, чем он, потому что мне не стоило играть его чувствами, не стоило так долго выбирать. я от чего-то медлила, хотя вся эта ситуация давно не казалась мне забавной и уж тем более смешной. в его отце не было ровным счетом ничего, за что его хотелось бы любить, но я и не любила. я полюбила кита, и не стеснялась кричать об этом абсолютно всем.
пожалуйста, кит, пожалуйста, - мысли о том, что я всего этого, наверное, заслуживаю, начинают шипеть в голове, словно змеи. плотный витиеватый клубок, обнажающий острые зубы. насилие. это слово не было для меня чем-то новым. более того, чем-то страшным уже тоже не было, потому что со мной всегда так поступали. и именно поэтому все произошедшее уже не кажется таким уж ненормальным. просто еще один этап моей чертовой жизни. самый сложный ее этап. колесо сансары проезжается по мне вновь и вновь. возмездие - забавная штука. интересно, где я так согрешила.
брук, я не … я почти не слышу его. не хочу слышать, да и видеть, если честно тоже, сейчас не хочу. не могу. отмахиваюсь от его ладони, которая тянется ко мне для того, чтобы удержать. он снова предпринимает попытку. она выходит какой-то совершенно неуклюжей, словно не он сейчас стоит передо мной, а безвольная кукла, которой был послан сигнал откуда-то извне.
хватит, произношу лишь одними губами, останавливая на нем свой полный слез взгляд. пожалуйста, хватит. не сейчас. и правда, сейчас с меня уже достаточно. я вытираю в хаотичном порядке стекающие по лицу капли, тихая поступь. такой же тихий поворот дверного замка, болезненный вдох. я опускаюсь на холодный пол и плачу. это вовсе не похоже на тихие всхлипывания. это похоже на крик раненного животного, которое не знает, как ещё выплеснуть наружу свою боль. эта боль глушит все чувства, которые я испытывала когда-то ранее и выжигает огромные дыры из некогда любимых воспоминаний. эта боль уничтожает все.
мальчик кричит “волки!”
мальчик повторяет заученным до тошноты голосом, прости, мальчик не чувствует ничего, кроме удушливой, как смог, тоски по чему-то невысказанному и, может, никогда и не существовавшему. тоски по существованию.
пошел к черту, говорит ребекка.
ты сам себе не веришь - почему я должна?
я не верю ни себе, ни, что хуже, в себя. я мог бы быть идиотом, я мог бы быть негодяем, я мог бы сжечь карфаген ради бессмысленного, но эффектного жеста, но я - разочарованная и разочаровывающая посредственность.
я хочу, чтобы все это закончилось. чтобы она перестала говорить этим срывающимся вниз на каждом третьем, как по расписанию, слове голосом. вместо вины у меня - стыд и смутное желание напиться. после третьего джин-тоника пришла бы и вина, но время не ждет.
и я, как мальчик, который кричит “волки!”, вру, что мне очень жаль.
отпусти меня.
я покупаю себе отпущение грехов и падаю в затянутую алкогольным маревом пропасть - без снов и ненужных терзаний.
вся моя вина - в том, что я никогда не был тем, кем меня хотелось бы видеть.
отец думал, что я стану чем-то вроде очередной монографии, которую будут цитировать, на которую будут ссылаться, которую можно будет тыкать в лицо менее блистательным ученым мужам, улыбаясь елейно и язвительно, как умеет только мой отец.
все, что ты делаешь, бездарно. что хуже - бессмысленно. что это, твоя точка опоры? ты собрался перевернуть мир, сочиняя трехсложные лозунги для мелких лавочников?
я никогда не собирался переворачивать мир, а ты так и не смог с этим смириться.
ребекке хотелось, чтобы я думал о будущем. нет ничего плохого в том, чтобы быть эгоистом, главное - не быть слишком эгоистом. тонкая грань, на которой мне никогда не удавалось балансировать. ребекке никогда не хотелось, чтобы я был самым лучшим мужем - она была слишком умна, чтобы возлагать на меня так много ожиданий, ей было бы вполне достаточно хорошего мужа, но у меня и этого не вышло.
я бы сказала, что ненавижу тебя, но, по правде говоря, и этого для тебя будет много.
чего хотелось брук? брук хотелось,чтобы между нами все было хорошо, наверное. в сухом остатке, если убрать всю эту мишуру организации совместного досуга, опрокинутых тарелок с чипсами и попыток накрасить мне ногти, единственной ее целью всегда было только это.
вселенская гармония для моей маленькой девочки-хиппи.
брук никогда не хотелось, чтобы я делал ей больно.
я говорю, прости, но мальчик так часто кричал “волки!”, что никто больше никогда ему не поверит.
мальчик смотрит, как волки сжирают стадо.
мальчик наверняка повесится на ближайшей осине от стыда, и это будет историей по-библейски нарицательной.
брук, говорю я, утыкаясь лбом в тонкую переборку двери, которая сейчас кажется прочнее, чем броня чудовищного космического корабля из фильма про межгалактические войны. брук, пожалуйста.
это даже на плач не похоже – стон боли дикого животного, к которому подкрался человек, которому оно зачем-то доверилось, и по-человечески вероломно всадил в сердце нож.
в следующий раз, говорит диктор с экрана телевизора голосом настолько бесстрастным, как будто на наших глазах только что не развернулась почти шекспировская драма о любви и предательстве, в следующий раз оно едва ли подпустит человека так близко.
и будет, конечно, совершенно право.
если выживет, конечно, добавляет диктор.
глаза жжет, как будто в них насыпали раскаленного песка. я никогда не чувствовал себя более бессильным, я никогда не чувствовал себя более объебавшимся.
но волки уже обглодали кости и ушли, снова голодные и еще более злые, чем раньше, и моим извинениям – грош цена, и мои извинения никого не воскресят и ничего не исправят.
брук, конечно, уйдет. нет никаких сомнений. я не обманываю себя, я не уверен даже, что у меня есть право обманывать себя.
я не уверен, что у меня вообще есть хоть какие-то права, исключая право сгореть в аду, но кажется отчего-то, что для столь драматичной участи я тоже слишком пресен.
меня с радостью кинут бродить по какому-нибудь чистилищу, чтобы не связываться со мной лишний раз, и забудут о моем существовании.
и будут правы.
брук, конечно, уйдет. нет никакого смысла просить ее этого не делать. все закончилось – ты сам все сломал, сам все уничтожил, чего тебе?
дверь захлопывается перед носом.
здесь никто не живет.
нового адреса не будет.
пункт назначения – бесконечное, изматывающее сожаление.
звуки за дверью затихают, воцаряется мертвая тишина. пугающая тишина.
я слышу, как тикают часы, которых нет у меня в квартире. невидимые часы – это шизофрения?
часовая бомба внутри моей головы.
брук?
брук, пожалуйста, скажи, что все хорошо.
не хорошо, а
мне страшно.
брук, только не делай ничего плохого. пожалуйста.
я дергаю за ручку запертой двери.
еще. еще.
брук, пожалуйста, открой.
Вы здесь » T O O X I C » эпизоды » c=67