brooklyn hill, 20

hunter schafer

сан-франциско; студентка, подрабатывает webcamом; неопределенная; все сложно; весы

длинные роскошные локоны рассыпаются по плечам. на долю секунды он вплетает в них свои аристократические пальцы и привлекает к себе в грубом, собственническом поцелуе, второй рукой оставляя яркие отметины на нежной коже тонкой шеи. ему нравится игры с дыханием, потому что они могут невообразимо заводить. что ж, у каждого свои предпочтения. он усиленно пыхтит надо мной добрую треть часа и позже засыпает. кажется, пришла пора уходить.
я повязываю шею шёлковым шарфом, скрывая недавно приобретенные отметины, выхожу из роскошного номера, спускаюсь к лифту и оглядываюсь по сторонам. мне не хочется быть узнанной. хочется поскорее оказаться на улице и вдохнуть свежий холодный воздух, с каждым глотком которого, лёгкие пронизывает сотня маленьких острых иголочек. я закуриваю и с чувством выполненного долга удаляюсь. это всего лишь хороший секс, милый. и мне абсолютно плевать, что ты давно женат.

свой переход она начала в семнадцать и именно тогда осознала, что жизнь словно разделилась на до и после. пути назад не было. только не для нее. гормональная терапия первые пару месяцев давалась девушке сложно. ее состояние резко ухудшилось. непрекращающаяся тошнота, головокружение, нервные срывы. бруклин было действительно нехорошо. эмоциональная нестабильность не знала границ. она смеялась, затем ревела, снова смеялась, крушила все вокруг и так по кругу. чуть позже опять начала резать себя. капли крови, стекающие на грязный пол — единственное, что помогало не скатиться в полную несознанку. кажется, ей даже ставили диагноз. депрессия. к счастью, этот период в ее жизни закончился и теперь все хорошо. насколько это вообще возможно.

когда у тебя появляется абсолютно все, что нужно, становится скучно. хочется большего. недосягаемого, запретного. а ещё больше хочется, чтобы тебя замечали. оценивали.
он перевелся в нашу школу из другого района. долговязый красавчик с лучезарной улыбкой и тембром голоса, заставляющим ноги раздвигаться сами по себе. у него были карие, словно крепкий дорогой кофе, глаза, прекрасно сложенный торс и длинные утонченные пальцы. а ещё у него была я. правда совсем недолго. я плавилась в его объятиях ровно до тех пор, пока он это позволял. а как же слова о любви, дилан?
мужчины всегда врут.

бруклин заправляет за ухо соломенную прядь волос. в ее движениях нет ни изящности, ни грациозности. все это появится гораздо позже. а пока ей пятнадцать и она слишком увлечена каким — то старым будуарным романом. ее грудная клетка вздымается вверх, а затем стремительно опускается вниз. ее губы со свистом выпускают воздух. тугой пучок, находящийся прямо на макушке, в скором времени надоедает. девчонка вытаскивает из него пару карандашей, откидывает их в сторону, расправляет непослушные пряди и вновь погружается в чтение. в свои пятнадцать она верит в искреннюю и чистую любовь, слишком идеализирует привычное представление о мире и ждёт чего — то особенного, как юная красавица ассоль из всем известной повести.
в доме, где девчонка живет уже два года (пять предыдущих прошли в метаниях между временными семьями, ни в одной из которых она не задерживалась дольше, чем на полгода) все время раздаётся запах свежих круассанов, что печёт ее отец в своей пекарне, смешанный с тонкими нотками масляной краски, которыми пропитаны руки ее матери, что приводит в порядок волосы бруклин по утрам. это потрясающей красоты женщина со светлыми, цвета спелой пшеницы, волосами и курносым носом, усыпанным кучей маленьких конопушек. она была наполовину француженкой наполовину бельгийкой, но от бельгийки, впрочем, кроме сложного и необузданного характера, не было ничего. говорят, что бруклин похожа на неё, но это, конечно же, вымысел. приемные дети не могут быть похожи на своих родителей.

память. она хранит в себе кучу воспоминаний. многие из них причиняют боль до сих пор. иногда мне хочется стереть все к чертовой матери. удалить как концепт, потому что жить с этим становится невыносимо. кажется, я начинаю сходить с ума.
мне было восемь, когда меня оставили. подкинули на порог приюта, словно никому ненужного дворового щенка. вместо того, чтобы объяснить, принять, направить. какое-то время я даже не разбирала свои вещи, в надежде, что меня заберут, но этого не происходило. я ощущала себя одинокой. безумно одинокой. каждую ночь мне приходилось намертво вгрызаться в собственную подушку, чтобы не начать выть. в двенадцать я начала себя резать. это не было неприятием или протестом против системы. это был взрыв. вся боль, что я копила в себе годами оглушительной силой вырвалась наружу. я ненавидела своих родителей за причиненные мне обиды, приятелей за бесконечные тычки и смех, но, что самое страшное, я ненавидела себя. и ненависть к самой себе была самой сильной. чуть позже я научилась с этим жить, научилась не смотреть на себя с отвращением и с радостью встречать новый день, потому что в моей жизни наконец-то появились те, кому нужна именно я. со всеми моими странностями и недостатками. меня принимают, мне помогают, обо мне заботятся, меня любят, но смогу ли я ответить этим людям тем же?

Отредактировано Brooklyn HIll (2020-04-30 15:32:49)