Впервые за долгое время Джеремайя ощущал такую адскую смесь чувств, что едва мог в них самостоятельно разобраться. Казалось бы, такой прекрасный праздник, как день первого ростка, был таким теплым и уютным, люди веселились и поздравляли друг друга, пели и танцевали… да и сам Джей принял немного алкоголя в тот день, хотя правильнее было бы сказать, что принял он достаточно много по собственным меркам, но ведь это происходило всего раз в году и не в дни великих праздников, когда следующим утром не было службы, и можно было отоспаться. Но тот день закончился неправильно. Джереми казалось, что все, что могло пойти не так, именно так и пошло, а точнее, покатилось в пропасть, сметая все на своем пути. Сначала они поссорились с Винсентом, хотя их дискуссию сложно было назвать таковой, затем, когда он остался наедине со своим мыслями, появилась миссис Льюис, но почему-то без тройняшек. Она говорила что-то невнятное, путаясь в словах, просто расхваливая преподобного, а потом просто прижалась к его груди,  явно надеясь на что-то большее, чем дружеские объятья священника.  Ее поцелуй был таким неожиданным, что мужчина оттолкнул ее, едва ощутив ее горячие губы, от которых пахло вином не меньше, чем от самого священника. Джей был пьян и уязвим, она это знала и хотела воспользоваться, чем вызвала у мужчины такое отвращение, что его скрутило пополам и стошнило прямо на лозу. Может, конечно, дело было в том самом молодом вине, но вечер на этом святой отец предпочел закончить. – Мне кажется, Вам стоит пойти домой, миссис Льюис, и не забудьте о детях. Мальчики прекрасно выступили, - прошептал Джей, чувствуя повторный прилив тошноты и прикрывая рот рукой. Как она вообще могла вообразить, что Джеремайя к ней что-то испытывает? Он всегда был настолько далек от каких-то проявлений чувств помимо очевидной любви к ближнему, что подобное поведение женщины воспринималось им сродни отвращения.
Святой отец даже и не представлял. Что этот вечер изменит всю его жизнь, и что его неприятности только начинаются, ведь нет ничего хуже откровенно отвергнутой женщины. Они такое не прощают, особенно если готовы на все, чтобы уничтожить  свой объект вожделения. Идя домой, мужчина купил еще пару бутылок вина на следующий год, и пока он шел, он все пытался понять, почему она вдруг решила, что Джереми воспылает к ней страстью? Что в его поведении позволило ей считать, что он желает ее, как мужчина? Ранее Джереми никогда не был замечен в городе в связи с кем-то, пусть даже это и была бы вдова с тремя детьми, которой нужно было крепкое мужское плечо. Джей шел домой, даже не понимая, что откупорил бутылку, и пьет прямо из горла, настолько сильно эмоции и мысли заполонили его разум. Ну что он может ей предложить? Свою обшарпанную мебель или поношенную одежду? Книги, которые по мнению самого Грейса были великим богатством, но не особенно ценились в городе, в котором пища духовная стоила меньше, чем телесная. Да и сам Джей… Не так он когда-то представлял себе свой первый поцелуй. Да и что греха таить, он совсем его никак не представлял, поскольку слишком рано отдал себя Господу. Но почему-то сейчас, проходя мимо дома миссис Даунфаер и видя свет в окне Винсента, Джереми стало невероятно холодно. Так бывает, когда ты ждешь чего-то неизбежного, но пытаешься поспешно спрятаться от этого. Он знал, что Винсент уедет этой ночью. Или днем. Он не мог объяснить это рационально, но что-то внутри подсказывало, что он просто исчезнет из города, и эта мысль почему-то слишком сильно ранила душу преподобного. Но Почему? Что происходило в сердце мужчины, чему он не мог найти объяснения? А еще почему он поймал себя на немом вопросе, стошнило ли бы его, если бы его вот так неожиданно поцеловал Винсент? В ту секунду, когда так порочно приблизился к нему в рывке, и когда его зрачки так сильно расширились, что в них можно было увидеть космос? Джеремайя точно знал ответ, и от этого он даже поежился, поспешно забегая на порог своего дома.
Джеремайя не хотел себе в этом признаваться, но он понимал, что именно их разговор может стать для писателя толчком, после которого он решит сбежать из этого богом забытого города. И правда, кому нужен Гилрой, если он не нужен даже Богу?  Было бы намного проще, если бы Джереми мог признаться хотя бы себе, что Винсент пробудил в нем ранее неизведанные чувства и мысли, которые были непозволительны для священника, но он не мог, он же святой отец образец морали…
Но время шло. Джереми не знал, сколько прошло времени, он просто потерял счет минутам, как и потерял собственный покой. К  утру он прикончил и вторую принесенную бутыль вина, и лишь противно пиликающий будильник сообщил Джею сразу две вещи: уже утро. И он заснул прямо за столом. Поспешно умывшись и причесавшись, Джереми пробежал пару кругов вокруг дома, а затем принял душ и столь же скоро поспешил в церковь. Молящихся было мало, видимо, все отдыхали после праздника, но кое-кто все-таки пришел и привычно выстроился в очередь на исповедь. Почти все просили прощения Бога за излишне выпитый алкоголь, благо цена в пару молитв была слишком низкой, чтобы паства не молилась. И вот когда уже все разошлись, и Джереми был готов покинуть исповедальню, дверь в соседнюю кабинку скрипнула. И точно также скрипнуло и что-то в сердце мужчины. То самое чувство неизбежности и страха вернулось, и мужчина осел на стул, опустив голову.
- Я слушаю тебя, сын мой, - тихо произнес святой отец, пытаясь успокоиться и понять, что за гость, а судя по поступи, это был мужчина, пришел к нему в церковь. А главное – зачем?

Винсент… Не было ни толики сомнения в том, что это был именно он, стоило ему достаточно тихо вдохнуть воздух, чтобы Джеремайя вновь ощутил неведанный трепет и понял, кто сейчас находится рядом. Вот только что привело его в церковь? Если бы он хотел поговорить с Господом, то не пришел бы на исповедь, а на службе его не было, тогда что происходит?
Почему он, священник католической церкви, закрывая глаза и опуская голову, видит светло-зеленые глаза с нотками крепкого алкоголя, запах которого он последний раз вдыхал еще юношей, вбирая в себя, словно сумасшедший, из отцовского бара. А сейчас он был таким серьезным и взрослым, в чем-то даже старым, что он не имел права такое себе позволять даже в мыслях! Представлять кого-то… Нет, особенно Винсента. Он не заслужил такого лживого отношения со стороны церкви и священника в частности. Он – просто гость города, которого нужно было встретить с радушием, а не с потайными желаниями. Откуда они вообще возникли в голове у священника, который не то что ни разу не целовался, даже за руку не держал предмет своего воздыхания. А тут… Его голос, словно иголки, которые под страшной пыткой вонзали под ногти мужчины. Это было больно, но одновременно с этим присутствовало и нечто иное, словно желание подвергнуть себя этой мазохистской пытке еще: он хотел слушать голос Винсента. И что самое ужасное, он хотел слушать его так, за решетчатой стенкой, где он никогда не увидит румянца на щеках преподобного. Видимо, стоило бы снова отрастить бороду, но… разве писатель придет сюда еще раз? С другой стороны, как бы сильно он снова хотел рассматривать Винсента, его неторопливые или наоборот, экспрессивные движения. Видеть, как его лицо тут же меняется, стоит ему сменить интонацию или тон разговора.
«Что ты делаешь, Джей?!» -  безвольно кричит сознание, заставляя мужчину до боли сжимать кулаки, чтобы отвлечься от наваждения. Он всего лишь священник, практически бесполое и безропотное существо. Он не имеет права. Ни на что. Он выбрал свою судьбу когда-то давно, а значит, должен слепо следовать своему долгу. Например, просто исповедовать Винсента, не думая о нем, как о человеке. Или как о привлекательном мужчине. Винсент -  простой прихожанин, который, как и все вчера, выпил лишнего, и теперь хочет покаяться.
Если бы только Джереми знал, как далека будет исповедь от того, что он ожидал, то уже давно сбежал бы…
Глубоко вдохнув, мужчина успокоился и начал внимательно слушать. Если отсечь это мимолетное помешательство, то он был хорошим священником. Возможно, даже лучшим из всех, которые только когда-то бывали в этой церкви.
Винсент начал говорить, а Джей вслушивался. О какой лжи шла речь? Джей настолько углубился в свои мысли, что даже забыл поприветствовать прихожанина, едва не произнеся его имя вслух. Слова Винсента были настолько удивительными, что Джереми нахмурился.
« Сын мой… о какой лжи ты говоришь?» -  едва не произнес преподобный, когда Бреннан продолжил свое повествование. Оказывается, он был не писатель, а  скорее журналист. Первой же мыслью Грейса было то, что он, как и другие акулы пера, просто приехал за страшными сказочками, но потом вспомнил этот нездоровый интерес к себе, вызванный явно, как оказалось, не книгой. И пока мужчина продолжал свою исповедь, Джеремайя все больше становился похож на грозовую тучу. Ложь, клевета, расследования. Да что здесь вообще происходило? И почему Винсент решил просить прощения именно у отца Грейса? Зачем? Если его догадки о недостойном поведении преподобного не подтвердились, то почему вместо того, чтобы уехать, он пришел сюда?
- Я знаю, о каких статьях ты говоришь, сын мой. Я читал несколько подобных в прошлом году, и они были отвратительны, но… Почему ты решил, что я могу быть одним из этих людей, оскверняющих Веру? Или ты никогда не ошибался? Точнее… Мне жаль, что ты ошибся, хотя  я и не жалею об этом.  Почему ты здесь? Сейчас… Почему ты пришел ко мне? Я не Господь, чтобы давать прощение, поскольку я и не тот, кто наказывает. Я не понимаю… почему ты здесь сейчас? Зачем ты говоришь мне правду, без которой мне было бы спокойнее жить, да и тебе тоже? Или ты хочешь чего-то иного, сын мой? – тихо закончил Джереми, поворачиваясь к мужчине и смотря на него сквозь решетчатое окошко, видя скорее его образ, но безошибочно помня каждую его черту.