Jonah Miles, 26

Jack O'Connell

лос - анджелес ; диллер наркотой и оружием; гетеро;  по одной суициднице ;

Ублюдок. Конченный психопат. Именно эти слова первые придут на ум любому, кто когда-либо с ним встречался. Но было ли так всегда? Не знаю. Из своего детства он мало что помнит, кроме того что батя постоянно бухал и водил домой разного рода шалав, когда мать была на работе (не самой престижной я вам скажу). Днем она санитарка в одной из больниц, а вечером помогала с уборкой в дешевой кафешке рядом с домом. На отца надежд не было, он скорее все выносил из дома, что мать приносила после титанических трудов. Злился ли он на отца? Нет. Он был для него эталоном мужской свободы и полной безнаказанности. Мать учила читать/писать, батя прожигать жизнь: пробовать бухло, инструкции по дрочеву в туалете будучи еще ребенком, и подкатам к любой бабе, которая только ему понравилась, уже будучи подростком. С ним же и первый косяк и бутылка водки на двоих, первые разборки. Мать все видела, знала, терпела, пока в конечном итоге, отец сам не свинтил в закат, прямо перед шестнадцатилетием парня. Сам Джона принял это как удар поддых, но с гордо поднятой головой, стараясь не думать о своей никчемности, если даже отец не захотел жить с ним под одной крышей. Школа кстати была тем самым первым инкубатором для взращивания в нем самых холодных чувств. Каждый его день был как последний, словно завтрашний может и не настать. Отсюда и трава, алкоголь, единственное желание делать, и только потом думать. Он постоянно ввязывался в драки, после учебы его можно было встретить исключительно в крови, в своей или чужой, он бы и сам вам никогда не ответил. Его бы давно выпихнули с учебы, если бы не успехи в спорте, которые давались ему с легкостью, ведь именно там можно было зарабатывать баллы силой. Глядя на то, как мать пашет в две смены, рассматривая трещинки на пожелтевшем потолке, он думал лишь о том, что надо зарабатывать всем, чем только возможно. Он толкал дурь, наркотики, прямо на вечеринках, которые сам же и устраивал. Выпускной, королева бала пришла с парнем, но это не помешало трахнуть её в подсобке клуба, а затем вернуть обратно в руки какого-то ушлепка. Чудом сдает экзамены, пришлось подтянуть некоторые предметы, чтобы все же получить благодаря спорту стипендию в местный университет. И пошло поехало. Если честно, он даже не помнит, кто впервые назвал его Доберманом, кто-то ляпнул, еще в школе, но именно так он и представлялся в универе, сокращая все до Доба. Никто, кроме преподов не знали его имени, оно ему было больше не нужно, потому что в той грязи, в которую его тянуло, ему бы это попросту не пригодилось. На одной из таких вечеринок, когда пакетики с таблетками гуляли по ладоням обдолбанных студентов, он повстречал её. Но лучше бы, этого момента никогда не было. Потому что танцующая в толпе девчонка в чересчур короткой юбке, похуистическим на жизнь взглядом, выделялась среди остальных. Он поглубже затягивает косяк с травой, пробирается сквозь толпу убитых в хлам людей и остановившись прямо перед ней, выдыхает тонкой дымкой порцию разъедающего нутро угара, и она… вдыхает, сложив руки ему на шею. Вроде ничего особенного, он трахает её в кабинке туалета, она уходит даже не спросив имени, а на следующую тусовку не приходит. Это выносит мозг, становится каким-то странным наваждением, из-за которого даже не хочется глотать горстями таблетки. Этот ежедневный трип не вскружит голову, если он не увидит е ё. Ему нужны были ответы, а ей походу, не нужны были вопросы. Но он бы не смог оставить все на своих кругах, не мог изменить своим принципам, поэтому спустя полчаса влезал в окно её комнаты в общежитии и впервые остался у отравляющей сердце суки, что больше не выйдет из его головы. Она завораживала своими разговорами о суициде, громко звонко смеялась, ловя приходы как раз в момент, когда гуляла по краю крыши. Он лежал на спине, заливаясь алкоголем, смотрел на эту шизанутую и медленно прикипал. К её взгляду, смеху, больному мировоззрению и протесту этой системе, которую он мечтал подорвать. Но чем дольше он с ней был, чем чаще вдыхал аромат подпотевшей от жесткого секса кожи, кусая губы в кровь, тем отчетливее понимал, что теряет себя. Появляются сомнения у определённых людей, которые сбывали через него наркоту в универе, им нужна была уверенность и он её  доказал. Они с Элли договариваются о встрече на его вечеринке, куда она приходит одна, а он с какой-то телкой с потока, сосется прелюдно, смотря в глаза той, которая могла его убить. Уже убила. Тогда и началась та игра, в которой один смотрел, как разлагается по кускам другой. Она в кабинке с другим, он ловит его за воротник на выходе, избивает до потери сознания и уходит, не сказав ей ничего в ответ. Ночью он к ней приползет, а она примет, и так каждый, каждый сука раз. Она зовет его по имени, он улыбается, откуда-то изнутри, тем самым забытым взглядом прирученного подростка, которым никогда не был. Рисует линии на белоснежной бархатной коже, чем выдает свое нутро, оказываясь слишком уязвимым к этому ебучему слову на букву «л». Она говорила, что хочет умереть, а он говорил ей верные советы, как и где это лучше сделать, чтобы точно никто не откачал. Мразь. Но лучше она умрет, чем достанется кому-то еще. Только при этих мыслях в нем сразу же засыпал Джона и просыпался Доберман. Она – исключительно его яд, и он бы убил любого, кто реально имел планы на её душу, а не тело. Она могла играть с его ревностью, но не чувствами. О том, что он уже отсидел за небольшой разбой, дали срок до года, но за хорошее поведение выпустили значительно раньше. Плюс каникулы, пропустил всего несколько месяцев, но успехи в спорте, связи в определенных кругах, и подтянутые предметы все перекрыли.  Он не мог потерять её. Так он думал. Но выпускной все расставил на свои места. Ему нужно было крутиться, для того чтобы заработать на банальную уебскую мечту, лишь бы быть с ней вместе. В его планах у него было еще несколько лет, до того как она выпустится, а потом купит яхту, на которой они будут жить и путешествовать, придаваясь сексу и алкоголю. Они ведь еще совсем молоды, он хотел прожить это время с ней. Приезжал каждые выходные, привозил порцию таблеток, мнимого счастья и воспоминаний, которых хватало до следующей встречи. Но одно дело, одна вылазка и его вновь сажают за незаконное хранение оружия и разбой. Он не сказал ей ни слова, не позвонил, не отправил ни одного письма, позволив ей забыть его как страшный сон, который никогда не был явью. Но каждый день в заключении он думал лишь о ней. Джона Майлз был никому не нужен, но слава «Добермана» свое сделала. Теперь им заинтересовались другие люди, которым он был нужен для всё тех же целей по продаже, но теперь уже оружия. Они же организовали лучшего адвоката и его выпускают за хорошее поведение. Одна встреча с ней, её глаза, пара фраз и она все же присылает открытку со своим номером. Но как зря, Элли. Как зря… Он тушит окурок подошвой затасканных найков, подносит телефон к уху и ждет несколько мучительных гудков:

- а если бы я убил кого-то, элли?

И он ждет ответа на вопрос, который когда-то задал на крыше общежития, под второй волной прихода от таблеток. Она должна ответить. Всегда отвечала. Дава-а-а-й.

- я бы попросила убить меня.