по ночам дышится легче. звуки, запахи, лица людей, бегущих по своим малым и большим очень важным совершенно никому и даже им самим не интересным делам – все стирается. остается вкус  - холодный, металлический. вкус монеты на яыке, первого из тридцати серебрянников – не стоит быть слишком доверчивым, стоит проверить. они обманут тебя, не задумываясь. это у них в крови. ты выглядишь слишком слабым для того, чтобы они тебя боялись. гул бестелесных голосов, роящихся у двери бара внизу – упругий, едва заметно вибрирующий кокон. новый день непременно вылупится из него, бабочка чудовищных размеров, пестрые крылья хлещут по лицу, но пока до рассвета еще не меньше трех часов, пока ты в безопасности.
четвертая подряд полубессонная (получасовые огрызки дремоты, разбросанные по положенными восьми часам, помогают функционировать днем на социально приемлемом уровне, не путая сахар с солью, а красный с зеленым) ночь сказывается на моей способности мыслить трезво – или хотя бы не ударяться в уродливую патетику там, где в ней нет ровным счетом ни малейшей необходимости. если в ней вообще хоть когда-нибудь может быть необходимость. если ты не марсель пруст. я – не марсель пруст. вид из окна не вызывает желания посвятить ему пару десятков страниц книги, вид из окна вызывает головокружение и приступ легкой меланхолии. я захлопываю дверцу холодильника локтем , смотрю на пачку апельсинового сока в руках почти с ненавистью – как будто во всем этом виновата она.
во всем этом – в моем беспочвенном, неуклюжем бешенстве, лишенном причин и, что хуже, следствий. бессонница – не следствие. рвать задницу, чтобы попасть на курс, и незамедлительно разочароваться в нем после первого же занятия – не единственный способ существования.
повтори это громче, напиши огромными красными буквами на двери комнаты, чтобы первым, что ты видишь, открывая глаза, было «разочарование – не единственный способ существования».
и, может быть, тогда тебя в самом деле отпустит.
дело вовсе не в том, что хьюз считает ножницы в своей руке орудием высших сил. дело даже не в том, что он доказывает это группе из десяти человек, девять из которых смотрят на него, приоткрыв рот то ли в изумлении от абсурда происходящего, то ли в восхищении. абсурдом происходящего.
я говорю, что у меня болит голова, и исчезаю после перерыва, стараясь не оглядываться через плечо слишком уж воровато.
моя голова никогда не была в большем порядке.
четыре ночи спустя я думаю, что поспешил с выводами.
моя голова не в порядке. я не в порядке.
дело в том, что все они – отвратительны в своей посредственности, а я – ничем не лучше, чем любой из них.
мы подбираемся к сути проблемы, айзек, поздравляю.
ты разочаровался в самом себе.
собственная неуязвимость – тщательно выпестованный миф о совершенном человеке, кто бы мог подумать, что его никогда не существовало. кто бы мог подумать, что тебя никогда не существовало.
моя мать заталкивает мне в горло идею о том, что я должен просить о помощи, если в ней нуждаюсь, ловко – как ложку с кашей младенцу в рот. я давлюсь и сплевываю. рвотный рефлекс вновь победил здравый смысл. я скорее дам отрубить себе правую руку (снова никчемная претенциозность, давайте просто порадуемся, что я  не пишу книг), чем признаюсь ей в том, что у меня что-то случилось.
у меня все хорошо.
хоть кому-то признаюсь, что у меня может что-то случиться.
хоть самому себе.
лучше не бывает.
нитки, которыми не слишом ловко была заштопана дыра на моем задетом самолюбии, начинают рваться, стоит мне переступить порог квартиры. негромкая музыка выплескивается, пульсируя почти осязаемо, сквозь неплотно прикрытую дверь комнаты асмы. первые две недели это выводило из себя. сейчас я прячу свое «мало» в ее «много», как в бункер, ощущаю себя спокойнее. со стороны кажется, что где-то здесь – идеальный баланс, волчок, который никогда не падает, все крутится, крутится, крутится.
в три часа ночи волчок заваливается набок, наконец. довольно нелепо.
жалость – не то чувство, которое хочется испытывать по отношению к себе, возможно, если бы вместо злосчастного сока у меня в стакане была водка, мне было бы проще с этим смириться.
я не люблю водку.
еще я не люблю разговоры о высоком, ощущение собственного убожества и просыпаться посреди ночи без видимых на то причин – and yet here we are.
свет в кухне вспыхивает быстрее, чем я успеваю заметить чужое присутствие.
хэй.
прикрываю глаза ладонью.