стасик беломор, 26
ruslan crazy_mega_hell tushentsov
лос-анджелес; наливает пiво в разливухе; вич-положительная; спит с пивом и крысой; знак водолея ни о чем не жалею
у стаса осипший голос, а на кончике языка вяжет отчаянный привкус похмелья вперемешку с парами расплавленной канифоли. у стаса россыпь колких лепестков флокса под глазами и манящее желание достать с антресоли веревку с хозяйственным мылом, прежде чем снова придется собирать себя по разорванным кровавым ошметкам и перебирать кости изнутри, вправляя легкие в клетку.
и давиться собственной никчемностью под отсыревшим покрывалом
в доме разъебанных надежд.
снег с крыши невысоких зданий, закручиваясь опаловыми лентами, извиваясь, опускался к земле и подгоняемый сиверким ветром, устремлялся над заиндевелым черным дорожным полотном к обочинам. неестественная прохлада ранней зимы, превращала остаток дня в подобие глетчера, что медленно, но неотвратимо таял в свете ярко-красных сигаретных вспышек. гризайль вместо ватного неба, где скрытое никотиновыми тучами, просвечивало бесполезное солнце. его свинцовый свет рассеивался, застывал и осыпался на землю миллиардами ледяных игл. похожие на рой небольших свирепых насекомых, они жалили лицо, вынуждая щуриться и низко опускать голову. женщина с металлическим голосом вновь на языке взрослых сообщает о скорой посадке. отец в спешке выбрасывает в сторону переполненной жестяными банками урны тлеющий окурок, хватает сиреневый чемодан с потрескавшейся обивкой, кивает в обратную сторону от дома.
[indent] [indent] [indent] [indent] [indent] — все будет хорошо, найдешь новых друзей.
голос матери растворяется конденсатом на запотевших окнах салона огромной железной птицы. стас дергает ремень безопасности — не поддается, с долей тоски смотрит в глаза собственному отражению в огнях не спящих городов, что порождали первые тени в отблесках карминового рассвета и новое желание дотянуться до звезд.
в харькове душно, в калифорнии небо из цемента с еле заметными трещинами на тыльной стороне спальных районов. в харькове остатки прошлого и забытые мечты, в калифорнии суета и свет неона загнан под сетчатку оживленного центра. стас не говорит по английски, и на вопросы прохожих выдавливает усталое «sho?». для одноклассников он как выскочивший под звуки каллиопы сбежавший уродец из цирка. они улыбаются так, что невидимой спиралью крутит вдоль солнечного сплетения и хочется желудок прочистить, промыть глаза соляной кислотой, лишь бы стереть с их идеально_радостных лиц этот оскал. он сжимает руки в кулак, оставляя на тонкой коже следы кровавых лунок вдоль линии жизни, но та, как на зло, не обрывается сегодня. не обрывается и на следующий день. и через месяц.
и спустя десять лет.
все тоже гребанное похмелье. частицы пыли отражают свет, проникающий сквозь плотный потрепанный тюль, он ловит их на кончики пальцев, пытаясь загнать под свежие раны. в этот день снова ничего не произойдет.
заставит себя пойти на работу, чтобы подавать дешевое пиво в грязном ларьке и ненавидеть всех, кто проходит мимо стремительной походкой будущего бизнесмена. заставит себя давиться шаурмой, купленной на соседней остановке, чтобы не подохнуть с голода среди жирных тараканов и зловонного прокисшего солода.
ноль пропущенных, ноль входящих; два непрочитанных сообщения и перевод от матери с пометкой: «это точно в последний раз». и стас поймает себя на мысли, что стоило бы к ней зайти, возможно, из вежливости, а, возможно, уже неважно. она не просила его съехать, но ее новый дружок бросал слишком очевидные намеки, например, сменил замки.
отец иногда приходил на работу, в его глазах можно было заметить даже отблеск гордости, пока тот не получал отказ о скидке на темный эль и не выпускал наружу похороненных демонов.
и завтра тоже ничего не произойдет.
он перебирает струны в подземном тоннеле, играет что-то неизвестное для слуха прохожих, а после гитару в истертый чехол и пешком вдоль знакомых улиц и исписанных стен зелено-серых пятиэтажек, исписанных собственной рукой. в пятнадцать он рисовал члены, в семнадцать выводил «обама лох» на здании заброшенного комбината.
лилии прорастают из костей и тут же загнивают от недостатка жизни в самом существовании. он смеется, шутит, рассказывает приукрашенные словом истории, но внутри нихуя. тлеющая пустота на сколотом замке. он пытается подобрать ноты, но в ответ эхо расстроенного инструмента бьет по ушным раковинам с силой наковальни. белый шум за восемьдесят пять децибел и не слышно даже собственного сердца в четырех неровных стенах бетонной коробки.
подземная романтика со сладким привкусом цианида или крысиный яд без запаха.
слишком громко, колонки не выдерживают, соседи матерятся на русском и грозят полицией. слишком пьяные, чтобы копаться в чужой голове; раскаленный воздух и привкус дешевого табака смешались в маленьком пространстве. очередь на балкон постепенно переходит в сторону ванной комнаты.
багровые закаты и холодный ветер смахивает испарины пота со лба бережно, еле касаясь. и он не замечает ничего вокруг, лишь ищет чью-то руку с закрытыми дрожащими ресницами.
чтобы заполнить пустоту или утащить за собой в бездну.
стертая кожа на ладонях, ссадят старые раны из забитой пыли. третья по счету сигарета и в легких космос с черными дырами.
мальчик, которых хотел дотянутся до звезд, окутан в тени бликов сигнальных фар, стирает своей рукой отражение в размытом зеркале.
[indent] [indent] [indent] [indent] [indent] [indent] [indent] [indent] пиздец, давай по новой.
