[indent]Чак Руни (бывший барабанщик The Epistemology): С полгода назад мы пересекались в Сент-Луисе. В студии, где когда-то записали первый альбом. Франшо крутил старые плёнки, кое-что из личного. Странно было снова слышать голос Эда.

[indent]Невыносимо. […]

[indent]Самым трудным было, наверное, смириться со всем, что повылезало в те времена. Когда, ну, знаете, всё только произошло. Слишком многие не гнушаются кормиться с чужих смертей — будь ты хоть чёртовым Кеннеди или беднягой Коллин Мур. Эд стал для всех подобных просто вторым Клондайком.

[indent]Мне порой даже кажется, что все они следят за нами лишь по одной причине. Сидят и прислушиваются. Настраиваются на низкую чистоту, выжидают, и когда кто-нибудь перестаёт, наконец, дышать — хоп, а у них уже дописанная книга в издании. Те, кого ты в глаза ни разу не видел за всю свою жизнь, назовутся твоими сводными братьями, сёстрами, тайными любовниками и внебрачными детьми. Твоими кем угодно.

[indent]Со всеми известными людьми так.

[indent]Они будут рассказывать про тебя истории, которых не было. Будут объяснять твои действия, подстраивая их под свою реальность. Они-то расскажут, чем ты занимался, пока объективы камер были направлены в другую сторону. Каждый из нас рано или поздно становится оправданием чьей-то никчёмной жизни.

[indent]Нам оставалось только сидеть и захлёбываться не пойми отчего: не то от смеха, не то от собственной желчи. […]

[indent]Как-то в году ’18-м мы с Китом встряли в одном убитом баре близь Таузенд-Окса. Ну, знаете, все эти безопасные города, которые входят в топы по стране, но стоит свалить за пару миль от их окрестностей — и ничего путного тебя там не ждёт. Нет в таких местах ничего святого — они умудряются бодяжить даже светлое пиво. 

[indent]Осень. Снаружи ливень стоит стеной. Выбора всё равно особо нет, потому заказываем по жидкой пинте. Сидим какое-то время молча. Смотрим, как оседает пена. Вокруг шум поверх музыки, народу — не протолкнуться. И тут, откуда ни возьмись, голос из этой какофонии. Он говорит:

[indent]— И поделом ему. Такие люди всегда заканчивают одинаково — сами или чужими силами. Ещё и неокрепшим умам навязывают свой образ жизни, — хмельной голос вырывается из грязного блюза, громкого смеха и говорит: — Моя Бетси всю комнату обклеила их постерами, на пару концертов втихомолку ездила, и где она сейчас?

[indent]Мол, поделом ему. Такие — раковая опухоль нашего общества.

[indent]Кит сидит по левую сторону от меня, не проявляя никакого интереса к посторонним разговорам. Закуривает. Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на того несостоявшегося проповедника, образцового папашу с замечательной дочуркой, которой, как он считает, не повезло родиться на пороге двадцать первого века. На вид он — среднестатистическая деревенщина: клетчатая рубашка, заправленная в синие джинсы, рядом на столе кожаная шляпа, на ногах — убитые грязью сапоги. Между завываниями Мадди Уотерса можно даже разобрать его техасский акцент. Седина зализана назад, часть лица покрыта неглубокими рубцами. Ну вылитый Илай Уоллак из 70-х.

[indent]Мужик берёт свою выпивку, делает один большой глоток и говорит:

[indent]— Видал по CNN, как его хоронили. Нахер этого Лэйна. Одним наркоманом больше, одним меньше.

[indent]В итоге ничем хорошим распитие разбавленного пива в тот вечер не закончилось.

[indent]Пожалуй, да, самым трудным в те времена было смириться.